Сварог давно уже слушал внимательно и цепко, позабыв кивать и поддакивать, нехорошо сузив глаза. Она не врала, ни словечка не врала…
– Оклемалась я только у себя в спальне, – продолжала девчонка охотно. – И поняла, насколько влипла. Невинности, конечно, жалко, ну да все равно с ней расставаться бы пришлось… Хуже другое. Вы, наверное, государь, и не знаете, но в нашей державе испокон веков бытует такое мнение, что ничего доброго из зеркала выйти не может. Даже поговорка такая есть: «Чтоб к тебе ночью из зеркала гости нагрянули!», и поговорки есть вроде «Хуже, чем из зеркала вылезший…». Откуда это пошло и на чем основано, я не знаю, только с малолетства помню, как пастухи рассказывали страшные сказки про зеркала, зазеркальные омерзительные страны, про чудовищ, что оттуда вылазят, кровь пьют и порчу наводят… И вот – нате вам! Оказалось, что выходить мне замуж за самого натурального зеркальщика! И не знаю, как до утра досидела, оба зеркала у себя в спальне завесила, чтобы ненароком не вылезли… На рассвете осторожненько посоветовалась со старым Грегуром – он у отца был вместо оруженосца, а потом, по дряхлости, за дворецкого, в молодости поездил по свету, даже на Сильване бывал, видывал виды… Он мне и сказал твердо: барышня, не связывайся! Душу погубишь! Ничего, мол, доброго из зеркал выйти не может…
– И тогда… – сказал Сварог.
– И тогда я ему написала, что разрываю обручение – хоть оно и с записью…
– Как это? – искренне не понял Сварог.
– Так у нас заведено, государь. Есть просто обручение, его еще можно отменить, совсем даже легко, но после простого обручения происходит другое, уже серьезнее, с клятвенной записью в шнурованной книге королевского нотариуса нашей губернии, и вот оно-то имеет почти такую же силу, как законный брак, отказаться от него по простому капризу никак нельзя. И глэрд, и королевский пристав тебя заставят, как миленькую, и будут правы по закону. Вообще-то, правило полезное, оно для того и придумано, чтобы к браку относились серьезно и никому не было кривды… только в таких вот случаях, вроде моего, оборачивается скверной стороной. Потому я вместе с письмом глэрду отослала и прошение вашей королевской милости – написала, что у меня есть веские причины идти против установлений, что жених мой, как и его дядя, – завзятый чернокнижник, и в семью к ним я ни за что не пойду… Только от вас пришло распоряжение оставить все по-прежнему… Так и написано: «Оставить в прежнем состоянии». И ваша подпись. Хотите, покажу? Вот оно у меня, в холстинку завернуто…
Обнаружив свою несомненную подпись на листке бумаги с Малой королевской печатью, пришпиленном к прошению с помощью засургученной булавки, Сварог смущенно опустил глаза. Сказал виновато:
– Я же говорил – секретари подносили вороха бумаг… Скорее всего, я твоего прошения и не видел вовсе, а видел сделанный писцами экстракт на две строчки, с пометкой заведующего канцелярией. Согласуясь с этой пометкой, я и подмахнул…
– Как же так можно, ваше величество…
Сварог поерзал на шатком стуле. Не стоило посвящать ее в запутанные дебри бюрократии, причудливые странствия бумаг, резолюций и пометок, способных надолго ошарашить человека неподготовленного…
– На другой день прискакал королевский пристав, то есть ваш, – сказала девушка. – Вся округа знает, что он у глэрда на полном содержании, с потрохами, душой и телом… Велел мне нынче же готовиться к свадьбе. Я так понимаю, жених мой проболтался дяде. Убить меня они опасались, вот и решили быстренько устроить свадьбу, чтоб обезопаситься на будущее. По нашим законам, будет вам известно, супруги друг против друга свидетельствовать не могут, их показания изначально в расчет не принимаются… Я, конечно, взвилась, у меня кровь отцовская, буйная. А его, должно быть, крепенько настропалили, чтобы без меня не возвращался. Врезал мне по шее – до сих пор больно, – обозвал непристойным словом и заорал, чтобы я собиралась в три минуты, иначе он меня за волосы притащит… Он даже и не дворянин вовсе, из градских обывателей выслужился… Мои вассалы его сгоряча приложили пастушьим посохом по темечку – всего-то разок, зато на совесть, он и не дрыгался почти, душа вылетела, как пробка из бутылки… И ничего мне больше не оставалось, кроме как поднимать мятеж… Одна была надежда – что на суде вашей милости все же дадут объясниться, а там – как знать…
Сварог грустно покривил губы. Конечно, мятежников, объявивших рокош по всем правилам, не полагается вешать на месте, их непременно должен судить Высокий Суд Королевской Скамьи… если выживут при штурме. Десять против одного за то, что успевшая принять водочки гвардия, разгоряченная боевым азартом и разъяренная неизбежными потерями, с ходу порубила бы в капусту всех, до кого смогла бы дотянуться клинками, как оно частенько и случается. В общем, глэрд Рейт рассчитал все почти безошибочно, и шансы выиграть у него были: Сварог мог и не поехать к замку. А глэрд мог лично принять участие в штурме – он же сюзерен здешних мест, это, в конце концов, его обязанность – и уж нашел бы случай дотянуться до девчонки, даже уцелей она при штурме… Неглупо.
– Собирайся, – решительно сказал он, вставая. – Побеседую я по душам с твоим глэрдом, так, что надолго запомнит…
…В сводчатом подвале, расположенном значительно ниже уровня земли, было душно и темно – на стене, воткнутый в ржавую железную державку, чадил и потрескивал одинокий смоляной факел. Здоровенный одноглазый субъект самого неприятного облика, стоя лицом к присутствующим, ворочал железные прутья, раскалявшиеся на углях в продолговатом железном же ящике, столь невозмутимо и буднично, словно готовил шашлык, а не пытошные орудия. Из одежды на нем имелась лишь короткая кожаная юбка. Его подручный, столь же здоровенный и неприятный – вот только у этого оба глаза были целы, – громко ругал третьего, должно быть, самого младшего по должности: